А еще ее стали водить на концерты. Не в драматический театр, и не на лекции и собрания, а в оперу, на балет, на концерты классической музыки. Через день... Каково?! Но, с другой стороны, если это был именно "симптом", почему ее не готовили к встрече с самим Шаунбургом, великим и ужасным?
Вот оттого и тянулось время, занятое множеством вещей, которые на самом деле должны были бы заставить его нестись вскачь. Пытка неизвестностью ничем не лучше пытки бессонницей. Во всяком случае, так ей теперь казалось. Ведь спать-то Тане теперь не мешали.
* * *
Тринадцатого она вернулась в гостиницу при управлении довольно поздно. Была в Большом на балете, видела – это же надо! — молодых Асафа и Суламифь Мессерер, потом гуляла. В некотором отдалении, правда, плелся лейтенант "Сякой" — "Я важная персона! Без охраны никуда!" — но в Москве стояла чудная погода. Лежал снег. По темноватым – даже в центре – улицам проезжали редкие машины...
Спать не хотелось совершенно, и, добравшись до "гостиницы", Таня разжилась у дежурного стаканом жидковатого чая, забралась в постель, открыла книжку и... Ее разбудила Лида Новицкая – та самая женщина-старший лейтенант, которая участвовала в исторической беседе в кабинете начальника Первого управления.
— Вставай, Жаннет! — Выглядела Лида неважно. Мало того, что и сама тоже то ли не спала, то ли вскочила ни свет, ни заря, так была еще и встревожена чем-то не на шутку.
— Что?! — Вскинулась испуганная Жаннет. — Что случилось?
За окном было темно. Ночь. Жаннет схватила с тумбочки свои часики.
"Убиться веником! Они что?..." — Было начало четвертого ночи. Самое то поспать, но, судя по всему, дело было неотложное.
— Потом! — Отмахнулась лейтенант Лида. — Одевайся быстро, нас ждут.
— Кто? — Но, спрашивая, Жаннет уже действовала. Рубашку через голову, лифчик...
" Где эта их гребаная полуграция?!" — Женское белье, приходилось признать, оставляло желать. Это вам, девоньки, не двадцать первый век!
— Штейнбрюк!
— А!
"Дела! Да, что, прости господи, могло случиться?" — Татьяна лихорадочно перебирала в уме все известные ей события зимы тридцать шестого года, но ничего определенного вспомнить не могла.
Наскоро приведя себя в божеский вид, она ополоснула лицо холодной водой, и вслед за Лидой вылетела из комнаты. Коридоры, переходы, лестницы и... посты, разумеется. Предъявите, пожалуйста, пропуск! Жестко, непреклонно. Ночь ночью, а правила никто не отменял.
— Садитесь, не маячьте! — Не поднимая головы, бросил Штейнбрюк, сидевший в отдалении за своим столом, просматривая какие-то бумаги.
За длинным приставным столом собралось уже несколько человек. Кто-то был в форме, другие – в штатском. Одних Таня знала, кого-то – нет. Но ждали, по-видимому, не опоздавших и не Штейнбрюка, занятого бумагами. Судя по ощущению грозы – воздух едва не мерцал от накопившегося в нем электричества – на ночном совещании должен был появиться некто с самого верха.
"Черт знает что!"
И тут открылась дверь, и в кабинет Штейнбрюка вошел крепкий широкоплечий военный.
"Комкор... Урицкий?"
Все, разумеется, тут же вскочили на ноги. Поднялась и Татьяна. Начальника разведывательного управления Красной армии она видела впервые, да и вообще знала об этом человеке до обидного мало. Олег тоже не смог ей в этом помочь, а Ольга вспомнила только, что он "варяг", пришедший в 1935 в разведку на смену Берзина, и выбран был Сталиным, по-видимому, как компромиссная фигура. Не энкэвэдэшник, которого аппарат РУ вряд ли бы принял – им было достаточно Артузова, Карина и Штейнбрюка – но к разведке когда-то имел отношение. Сразу после гражданской Урицкий был на разведывательной работе в Германии и где-то еще. Вообще-то был он кадровым военным – настоящим комкором, то есть командиром корпуса, и на штабной работе, вроде бы, какое-то время находился. Вот, собственно, и все. Ну и то еще, разумеется, что Урицкого расстреляли. То ли в тридцать седьмом, то ли позже, но расстреляли.
— Товарищи, — Урицкий остановился около стола Штейнбрюка и обвел присутствующих внимательным взглядом. — Случилось огромное несчастье. Вчера в Париже убит Маршал Советского Союза Михаил Николаевич Тухачевский.
— Подробности пока неизвестны, — продолжил он через минуту, когда улегся короткий шторм, прокатившийся по комнате. — Но из сообщения нашего посольства и перехвата парижского радио можно понять, что осуществлен террористический акт с использованием взрывчатки. Есть сведения и о перестрелке, вспыхнувшей на улице до и сразу после взрыва. Однако ни того, кто совершил это злодейское преступление, ни подробностей как оно осуществлено, нам пока неизвестно. По линии НКВД, которому была поручена охрана маршала, проинформировали, что они потеряли 5-7 человек убитыми и ранеными. Погиб, судя по всему, и наш товарищ, сопровождавший Михаила Николаевича в качестве порученца.
"Ну, ни хрена себе!" — Это была первая реакция Татьяны. Однако не успел еще комкор закончить свою короткую речь, как она аж похолодела, припомнив некоторые детали своего последнего разговора с Олегом.
"Последнего... Господи! Только не это!"
Но вот то, что это его рук дело, у нее сомнений почти не было. Убийство Тухачевского стало первым крупным событием, о котором она не знала. А не знала она этого потому, что твердо помнила: Тухачевского расстреляли в 1937 году. Его, и кого-то еще... Там был процесс в 1937...
"Нет, — вспомнила она. — Кто-то застрелился, а вот Тухачевского точно расстреляли".
Но если он погиб в 1936, то в 1937 расстрелять маршала становилось никак не возможно. И более того. Теперь он наверняка войдет в пантеон жертв белогвардейского или еще какого-нибудь террора и станет героем в квадрате, как какой-нибудь Чапаев. Мертвые ведь сраму не имут... Зато про них можно рассказывать анекдоты.
"Интересно, а какие анекдоты будут рассказывать про маршала? Или не будут? Про Щорса же, вон, не рассказывают!"
Но, в любом случае, быть убитым врагами – или своими под видом врагов, как товарищ бандит Котовский – это совсем не то же, что умереть или погибнуть в аварии. Маршал нынче, считай, стал святым!
"Святой ... А как же Олег? С ним-то что?!"
Но тут выяснилось, что за своими мыслями и, главное, за нахлынувшим беспокойством за Олега, Татьяна пропустила переход к основной теме этого странного собрания. Ведь не затем же их всех нынче собрали, чтобы сообщить о гибели Тухачевского. Да и знали уже – пусть не все, но большинство находившихся сейчас в кабинете Штейнбрюка – наверняка знали о теракте и без Урицкого. Иначе откуда взялось такое напряжение?
– ... приобретает огромное значение. — Медленно, как по бумажке, но с "нервом", хорошо ощущавшимся за показной сдержанностью, говорил Урицкий. — Возможно, этот человек именно тот, за кого себя выдает, но, в любом случае, теперь – даже больше, чем до случившегося сегодня... вчера – разработка источника "Беатрис" представляется чрезвычайно важной... Исполнение операции возлагаю лично на товарища Штейнбрюка...
И завертелось! Такого "галопа" не могли припомнить ни Татьяна, ни ее альтер эго. Три креста, да и только. Ветер в ушах и "песок" в слипающихся от усталости глазах. Отоспаться удалось только на пароходе, и на этот раз Татьяна не запомнила даже, была ли во время перехода из Ленинграда в Роттердам качка, или не было. Так устала, что забыла про все – даже про то, что идет на немецком судне – только до койки добралась, упала и спала, считай, всю дорогу. Спала и видела ужасы, но вырваться из объятий морфея не могла. Просыпалась, разумеется, шла на обед или завтрак, в туалет или душ, вспоминала, что плывет, идет, передвигается по морю навстречу неизвестной судьбе, враз просыпалась по-настоящему, покрываясь холодным потом, и едва сдерживалась, чтобы не заголосить или не пустить слезу, но вскоре опять спала. И там, в тягостном зазеркалье ее кошмаров, то хоронила Олега на каком-то незнакомом кладбище, то видела, как лежит он в луже крови на неизвестной ей парижской улочке рядом с развороченным взрывом кафе, то ее донимал еще какой-нибудь несусветный ужас. Но как-то все-таки жила и дожила до Роттердама. Сошла на берег, и в тот же день уехала в Голландию, в Амстердам, где сменила документы и сняла черный парик, опять став Жаннет Буссе. И уже под своим именем, но с липовой бельгийской визой, снова въехала в соседнее королевство, чтобы в воскресенье первого марта прибыть, наконец, в Брюссель.
А на следующий день, ровно в шесть часов вечера она подошла к памятнику павшим в Мировой Войне и остановилась, с замиранием сердца ожидая, что будет дальше, и будет ли это "дальше" вообще.
Часть II. Будет день
В небесах, на суше и на море
